Глава 2

Довольно странно дописывать, спустя много лет. Ну как много, ну так. Лет пять. Часто ловлю себя на том, что многое забыл, касательно мелочей. Но что помню.

Так вот, первое, с чем ты сталкиваешься, попавшись в цепкие лапы отечественного правосудия – это опера. Настойчиво, но вежливо они пригласили меня на встречу в отделение, из которого мне не суждено было вернуться своим ходом. Попросили извлечь всё из карманов. Потом обыскали. Потом описали. Потом взяли в руки мой телефон. Потом сунули мне в лицо его с открытой записью «мент», с криком: «Кто это?!» Тот самый свидетель, бывший офицер милиции, как успел, так записал. Явно глумились. «Не помнит? А давай я ему сейчас палец сломаю, а?» Всё то, что называется психологическим давлением. Нет, физически не пытали. Не сочли нужным, видимо. В начале позвали ещё и кореша, допрашивали порознь. Потом водили в комнату с односторонним зеркалом, показывали второго синяка, узнаю ли. Бля, темно было, быстро и страшно. Узнаю ли? Да хуй знает. Вроде он. Но не подпишу человека наверняка за ответ. Похож. Их не устраивает. Ощущение, что ты – облезлый волчонок-прибылыш, которого со всех сторон травят через клетку притравочной ямы вульфхунды. Гав-гав! А ногу? А сломать ногу, может – заговорит? А ты такой – хуясе, куда я попал, а? Ребята… В ответ: «МЫ НЕ РЕБЯТА ТЕБЕ!!» Нннуу… господа… «ГОСПОД ВСЕХ В СЕМНАДЦАТОМ ПОВЕСИЛИ!!!» Ну как, ну как, бля?! «ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК!!»

И всё. И ты понял, что тебя не считают за гражданина. Ты – тот зэк из фильмов, который за номером и обращается к любому менту или ВОХРу на «гражданин-начальник». Тебе сказали. Тебе указали на твоё место. Ты – зэк с этой минуты. Ты в зубах гончих правосудья. Которым, по нынешним особенностям, на правосудие – так себе, покласть, главное – чтоб палку срубили. Первая граница. Их будет несколько на пути, это – первая, за неё ты не вернёшься никогда. Тебя вынуждают сказать это обращение – и всё. Ты признал, что ты – зэк.

Пытался писать «зек» - фуфуфу какое-то. ЗК, ЗэКа. Зэки. Эттамы. Кто-то матёрый, кто-то так, первоход, как я. Превед, граждане.

Но вернёмся к. Некоторые пишут про пытки, на меня просто давили морально. Отпустили Вадика, он сходил в магазин, принёс мне сникерс и воды. Разрешили позвонить на работу. «Только не говори, что в милиции», доверительно сказал мне самый человечный из маннхундов. Я зачем-то повёлся и не сказал. Просто сказал, что не смогу прийти, ибо вот. Говорил операм много раз, что я сам пришёл, что никакого умысла, что никого я не…

В какой-то момент опер с самыми холодными глазами, тигровая акула, сказал: «Да брось. Ты пришёл зачем? Чтобы сказать, что это они напали, да? Чтобы не ты виноват». Блять, да! Они напали, они! Но кто б меня слушал. Я отчасти надеялся, что произошла ошибка, что я не бил никого ножом, даже будучи в чёрной ярости, что это совпадение, что сейчас положенный адвокат меня спасёт…

В середине дня приехала некая Полищук. Если вдруг она читает это всё – я её помню, привет. Начальник оперативного отдела. Вызвала нас по очереди, меня и того, второго синяка. Ему втирала, что «ну вот ты большой такой, чо он, понятно, испугался», все дела. Я уж думал, наша взяла. Как она его гнобит-та. Но потом настала моя очередь. Немужик, раз не рукой. Тренируйся, будь мужиком. Вот это вот всё. Короче, дамочка приехала, самоутвердилась за счёт двух мужиков, и уехала. Я её очень хорошо запомнил, ибо потом видел даже по телеку, в тюрьме-то.

Я остался сидеть в коридоре. Сидел долго. Слышал, как втащили в отделение диллершу, втащили в туалет, заставляли проблеваться, ибо подозревали, что та проглотила партию наркоты. Слышал, как жена порезанного мною гражданина требовала доступа к нему. Что пиздец как странно, ибо его кореш (тот, которого мне давали опознать за зеркалом) тогда вночи, будучи синим в дугу, пытался его вывезти в больницу, где и встретил столб.

Ещё раз. Я порезал одного из синяков, сам того не ведая. Он, не отдуплив, убежал за Вадиком. Вернулся. Я пришёл в себя, увидел, что двое против одного и свалил. Порезанный пришёл к своему пьяному корешу с кишками в руках, тот его посадил в свою тачку и повёз в больницу. По пути въехал в столб на пустой дороге, раненый ушёл в кому.

На момент моего прибытия в отделение утром, раненый (терпила) из комы вышел. Это не было никому интересно – запомните этот момент.

Меня просто держали в коридоре отделения до вечера. Весь день. Мимо ходил опер с виноватым лицом, про себя я его обозначил за самого нормального. По нему было видно, что ему жаль. Он хмурил брови и поджимал губы, хотел казаться суровее. Был моложе всех. Остальные просто куражились. Вечером пришли следак и положняковый адвокат.

Все знают, везде написано, но повторю: Положнина – фуфло. Если вам так вышло, что вы по эту сторону, что маннхунды вас кусают, постарайтесь промолчать до получения адвоката, положнякового, то есть, бесплатного адвоката за такового НЕ считайте. Он – стукач обвинения. Один на миллион случай, когда хороший правильный честный адвокат идёт в положняковые за идею. Это – НЕ ВАШ случай, вы – неудачник. Хотя бы потому, что оказались по мою сторону. Просто молчать не получится, вас будут бить, потому изображайте искреннее сотрудничество через непомню точно. Добейтесь адвоката. Или, если ваши яйца из литого чугуния, заявите хундам, что рано или поздно вы таки адвоката встретите, и тогда все их превышения уйдут жалобой в прокуратуру. За это вы получите по чугунию, но, возможно, ваш адвокат найдёт вас быстрее, чем мой меня.

Поздно вечером приехала бабка. Заполнила с дознавателем бумажки, как будто сочувствуя мне, но… Ноль помощи. Меня проводили вниз.

Внизу участка- обезьянники. Секции, отделённые от прохода дверьми с окном толстого мутного плексигласа. Виноватый мент принял меня, грустно кивая. Снял пальцы и ладонь, провёл в секцию. Самый человечный и сочувствующий из племени ментов, которых я видал. Реально, тюремщик, страдающий за своих заключённых. Спустя час, пришла тогдашняя жена. Принесла пальто и капли. Пальто взяли, капли – нет. «Они ему нужны, иначе он не сможет дышать». Я начал стучать в дверь, Добрый Мент показал мне – не надо, иначе всё кончится. Так я получил вместо косухи пальто. В косуху внизу вшит ремень, потому могли распороть, вместо неё я завладел кашемировым пальто «Бугатти». Блять, самое нужное в тюрьме, да…

Спустя ещё пару часов меня конвой из двух патрульных забирает из ваняющего бомжами обезъянника и сажает в «бобик». Обстоятельства заставляют снять побои, потому меня везут в дежурный травмпункт, где похуистический доктор аналогично снимает травмы. «Можно сходить в туалет в больнице?» – спрашиваю я. «Так ссы за бобиком», говорят мне. В наручниках, в темноте за УАЗиком. Сбежать легко. А зачем? Куда я побегу? Что я сделаю? Что докажу? Я ж всё это время был законопослушный гражданин, только хуже сделаю. Поссать за бобиком…

Ночью привезли в ИВС. Попросил камеру без никого. Вывели в помещение на двоих, но больше никого. Шконки из лакированного дерева, матрасы толстые и мягкие, постельное бельё с пальмами. Лёг спать до завтра.

На следующий день комендант спросил: «А чего одиночку просил, не из этих ли?» Просто, говорю, одному проще как-то. Угу. Перевели с бельём в большую камеру, пять на пять, наверное. В углу – унитаз и раковина. Окно с решёткой. У окна – стол со скамейками. По стенам – нары, одноэтажные, но места хватает на четыре штуки. Роскошь, как я не понимал тогда. Три дня в ИВС могут держать, по факту – больше. Раньше оно было – КПЗ. Теперь модернизировали, ребрендинг устроили, кое-где, говорят, над дальняком камера висит. Ещё в ИВС дёргают с СИЗО на допросы, например. Тут ты ещё пока гражданин, просто хулиган, которого поймали за хвост. Не для оперов, конечно. Те чётко делят людей на сырьё – поставщиков заявлений, и негодяев – подпадающих под ту или иную статью УК. Ходят легенды о Честных Операх, я даже в одного такого пока верю. Это те, кто за справедливость.

Но короче, скука там. Нашёлся бывалый, который говорил: «Антоха, сядь, не маячь из угла в угол, последнее дело – погнать. Сиди и жди, читай газеты». Чудом попавшие к нам газеты читались от корки до корки. От заглавия, до выпускных данных. Дачка моя, кстати, пришла только в СИЗО.

На второй день мужику-нарку стало плохо. Переломка. Теперь я когда комментирую героиновую зависимость, я имею ввиду его. Кусок мяса, как амёба, ползущий на свет. Доктор, раз в сутки положен доктор! Доктор отпускает ни с чем – ломка. Пусть он вколет что-нибудь! – вопит тело и бьётся раз за разом об дверь. Даже под угрозой избиений. Человек просто теряет причинно-следственные связи и, как амёба, ползёт туда, где есть хоть какая-то, хоть призрачная вероятность получить своё.

На третий день нас отвезли в суд. Вот с тем нарком, ему похорошело уже. Выпрыгнули из автозака, прошли по ступеням. Суд по мере пресечения. Что скажет подозреваемый… А всем похуй, что он скажет. Я даже опешил и замолчал – судья треплется с секретарём, вместо того, чтобы меня слушать. А секретарь – да вы продолжайте, немолчите. В результате – всё заранее принято по тому, что написали опера. А у дознавателя там в конце значилось: Такого-то сякого-то на почве возникшей личной неприязни нанёс тяжкие телесные. То есть, я такой ходил парайону, искал лохов, нашёл и нанёс – именно так потом ржали поцоны в СИЗО.

Ощущение удивления. Суд, суд! Такое… Такое! В кино! Все тебя слушают! Молоток тот же, хоть и понимаешь, что это – в америке.

На деле – всем на тебя насрать. Тебя просто не слушают. Если прокурор сказал сажать – посадят. Потом рассказали – почему? Потому, что терпила в коме. По данным на день заявления. То, что он три дня как не в коме, а в стабильном состоянии – никто не в курсе. Имеем – чувак нанёс потенциально смертельную рану, если отпустим, а терпила двинет коней, получится, что отпустили убийцу. Нельзя. Потому – мера пресечения – лишение свободы.

А штоб вы знали, это минимум два месяца СИЗО.

Два месяца – какая хуерга, скажете вы. Суканет. Этамнога. Я пожжэ раскажу.

А пока – судья вынес, я в клетке так и сижу, защёлкнули наручники, очкастые приставы выводят, мама кричит: «Антоха, держись», блять, вот без этого крика я бы не, конечно. Что мне ещё остаётся делать-та. Не, ну смутило то, что «Антохой» мама меня никогда не называла да этого. И после.

Приставы вывели наружу. На ступеньках, вне здания, по пути в автозаку, вдруг крепко взяли меня под руки. Будто я бежать собрался. Как граница – вне здания – хоп! Видимо, были прецеденты. Маму жалко. Я железный, она кричит. Жалко. Хоть нарка того больше не пристёгивают к руке.

Везут в ИВС. А на утро – драйте камеру, вот вам тряпка. А потом – идите вниз. Остальные зэки куда-то вчера переведены. Ментовская газелька везёт нас… Высадили,холодно. Кирпичный двор. С лязгом закрылась дверь, мы вдвоём в помещении четыре на два, со скалой в углу. «Знаменитые Кресты!», - патетически восклицает переломавшийся нарк.