Первый текст Хамстера.

Тишина…

Когда-то Джек читал, что в древности была такая пытка – человека запирали в полной тишине. Через некоторое время он сходил с ума. Просто не мог выдержать полного отсутствия информации из внешнего мира.
Но сейчас Джеку казалось, что эта пытка стала бы для него величайшим наслаждением. Он готов был целую вечность слушать эту тишину…

В небольшом космическом корабле, медленно рассекающем бездну космоса, не было слышно ни звука. Инженеры из «Бритиш Спейсшипс» не просто так получают свои огромные оклады – каждый корабль этой корпорации представляет собой шедевр дизайна и эргономичности. Но главное, чем гордятся создатели этих машин– уникальная система звукоизоляции. Ни один человек, решивший приобрести корабль «Бритиш Спейсшипс», никогда не пожалуется, что ему мешает шум механизмов или гудение вентилятора.
И сейчас Джек в очередной радовался, что пять лет назад он купил этот корабль. Да, тот не раз ломался, а ремонт сжирал кругленькие суммы, иногда над «старичком» смеялись владельцы современных кораблей. Но за все время службы Джек не услышал ни одного лишнего шума. Корабль как будто спал, хотя за звуконепроницаемой стенкой кипела жизнь, которая заставляла серый кусок металла взлетать, садиться, иногда даже падать.

Когда-то в небольшом баре на Эпсиконе-2 Джек встретил своего бывшего одноклассника, Гродера. «Большой Гррр», всегда выделявшийся среди сверстников немалым ростом и выпирающим пузом, стал известным гонщиком. Он никогда не занимал призовые места в крупных чемпионатах, зато на окраинных планетках постоянно брал никому не нужные кубки и медали. Выпив пару литров пива, Гродер показал Джеку «свою детку»: огромный грязный корабль, большую часть которого занимали сигарообразные двигатели. Внутри спортшип выглядел немногим лучше – в рубке валялись пустые банки из-под пива, на стенах висели фотки обнаженных женщин, а весь пульт был завален огрызками и обрывками упаковок. Но больше всего Джека поразило не это. Когда Гррр запустил двигатели, издаваемый ими шум чуть не оглушил ошарашенного гостя. Он уже хотел посоветовать старому знакомому отремонтировать свою драндулет, когда хозяин корабля сказал совершенно непонятную фразу:
- Слышишь, как рычит? Дааа, моя детка всем им покажет! Нет, ну ты послушай - тигрица! Я даже музыку никогда не включаю – ее песни можно хоть целый день слушать.
Джек ничего не ответил, но после этого к кораблю Гродера больше никогда не подходил.

О нет, этот звериный шум пусть слушают придурки-алкоголики. Здесь только Джек и тишина. И больше всего капитан (и единственный член экипажа) хотел, чтобы их свидание длилось как можно дольше. Он и тишина, тишина и он…

- Джек! Почему ты не хочешь играть?
Капитан вылетел из кресла и начал метаться по комнате. «Откуда, черт возьми, откуда этот проклятый голос?!?». Джек выбежал из рубки и, побив все рекорды скорости, понесся к машинному отделению. Там тоже никого не было. Только поршни медленно двигались то вперед, то назад, при этом не издавая совершенно никаких звуков.

***

Все началось несколько недель назад. Джек проснулся от странного шума. Никогда его корабль не издавал никаких звуков, даже после того, как однажды Джек разнес половину хвостовой части о взлетную полосу. А сейчас капитан слышал, нет, скорее чувствовал, какое-то монотонное гудение.
И вдруг…
- Джек!
Капитан спрыгнул с кровати и прижался к стенке. Хотя секунду назад ему казалось, что ближайшие пару часов он проведен в полудреме, теперь ни капли сонливости в сознании Джека не осталось.
Через полчаса кэп понял, что странный голос, как и непонятное гудение, ему просто померещились. Серьезно, бред какой-то! Корабль летит в сотне световых лет от обитаемых планет, на борту нет никого, кроме Джека.
К ужину Джек уже смеялся над утренним происшествием. Он с улыбкой вспоминал, что полдня назад метался по всему кораблю, пытаясь обнаружить того, кто же позвал его по имени. Он перерыл весь трюм, едва не застрял в холодильнике, разобрал пульт управления на части. Ничего!
Конечно, ничего. Потому что ничего и не было. Да, не было никакого голоса, не было никакого шума, ничего не было. Просто показалось. Или приснилось. Чушь, даже думать не стоит. А на следующий день он вновь услышал:
- Джек! Поиграй со мной!
От неожиданности капитан подавился компотом, вылив содержание стакана на штаны.
Он снова обыскал корабль, снова ничего не нашел, но теперь уже понял, что ничего ему не показалось – голос был тогда, и сейчас он снова появился.
Теперь Джек стал любить тишину еще больше. И каждый день боялся, что тонкий детский голос снова разорвет ее тонкую пелену, а затем еще долго будет висеть в голове, не давая насладиться отсутствием звуков.

***

- Джек! Давай же поиграем!
Капитан выбежал из рубки и опять побежал к машинному отделению. Почему-то он чувствовал, что голос шел именно оттуда. Вдруг кэп ощутил, что нога зацепилась за торчащий из стены провод, а через сотую долю секунду он обнаружил, что пол все ближе к его лицу. Джек попытался выставить руки вперед, но поздно. Он больно ударился, разбив нос и сильно ушибив колено. Однако удар придал странную ясность мышлению. Джек медленно встал и осторожными шагами стал двигаться туда, где было сердце его корабля.
- Джек! Ты не умеешь играть? Я научу! Попробуй!
Теперь кэп был уверен, что звук идет именно из машинного отделения. Он даже знал, что говоривший спрятался за щитком, отвечавшим за систему звукоизоляции. Эту панель капитан никогда не трогал – слишком боялся, что повредит там что-нибудь, после чего корабль начнет извергать различные звуки. Он с ужасом вспоминал отца, который каждый раз после еды громко рыгал на всю кухню и всегда орал во всю глотку, даже если сын находился в двух шагах. Нет, его корабль не должен издавать никаких звуков. Он должен молчать. Но к тому моменту, когда Джек подошел к дверному проему в машинное отделение, где, как он точно знал, находится маленький ублюдок, звавший его поиграть, кэп уже не мог думать о состоянии столь драгоценного щитка.
Сначала он взял отвертку и попытался отвернуть болты, державшие панель, но вскоре понял, что сделать это не получится – руки тряслись, и попасть отверткой в шлиц было просто невозможно. Тогда Джек схватил лежавшую на полу монтировку и стал поддевать щиток снизу. Опять ничего не получалось – панель держалась крепко, а щель была слишком мала, чтобы запихнуть монтировку поглубже.
Вдруг Джек размахнулся и ударил инструментом по поверхности щитка. Затем еще и еще… Он била, пока панель не стала похожей на смятый кусок фольги, а потом, наконец, разрезая кожу на руках, вырвал покореженный кусок железа. За ним были лишь провода да несколько стальных трубок. Никаких детей, никаких голосов. Зато впервые за все время существования корабля он наполнился мелодичным шумом. Двигались поршни, вращались катушки, шумел генератор. Свой звук издавала каждая деталь корабля, каждый винтик, каждая заклепка.
Джек слушал этот звук и понимал, что ничего прекраснее быть не может. Феерическая музыка огромной машины. Самая живая мелодия, исполненная безжизненным металлом. Джек слушал эту музыку. Он наслаждался ей даже больше, чем когда-то наслаждался тишиной.

Через несколько недель Джек сел на небольшой планете, чтобы закупить немного еды и побольше компота, заправить корабль и посмотреть пару свежих фильмов. За последние время он соскучился по человеческой речи – с тех пор, как Джек сломал звукоизоляционную панель, детский голос больше его не беспокоил.

Не один.

И кажется, всё,

По нулям кислород и бензин,

И с кем-то она…

Но всё-таки знай, ты не один.

                     ДДТ

Пятничный дождик барабанит по крашеной в белый цвет жести водоотлива за стёклами балконных окон. Вроде бы не такой и сильный, а поди ж ты, резонирует тонкая железка и каждая капля кажется свинцовой. Никита скрутил горло новой бутылке «Блэк бист», те сто грамм виски, которые оставались в давно початой поллитровке, он выпил и отчаянно хотелось ещё. Тем более, дождь пел за окном на карнизе: «Пей, пей, пей…»

Под потолком кухни вокруг старого пластикового абажура с дохлой мошкарой на ободке лениво колыхалось облако табачного дыма, в пепельнице умирал среди трупов собратьев очередной окурок, сигареты в пачке ждали своей очереди, а их палач-зажигалка безучастно лежала на столе, поблескивая сквозь прозрачно-зелёный корпус остатками сжиженного газа. Фирменную «Zippo» надо регулярно заправлять, а на такие вещи Никите уже не хватало дисциплины. Завтра он уедет к чертям из этого серого города, на работе будут полагать, что в отпуск, но вернётся ли он в срок – этого не знает никто. Уехать в темноту ночи ранней карельской осенью, раствориться если не в дожде, так хоть в студёной предутренней росе и больше никогда…

А сегодня – нажраться. Чем сильнее, тем лучше, чтобы проскочить стадию тоски и окунуться в ласковые объятия «алкогольной комы». А всё потому, что завтра Её выписывают из ИТАРа.

Нет, всё логично. И Никита прекрасно понимает ситуацию. Завтра Её переводят в обычные палаты обычной терапии, в которые можно ходить посетителям, и одними передачками не  отделаешься. Придётся навещать, видеть Её, говорить с Ней… А она ещё ляпнет что-то такое банальное, типа: «Спасибо, что спас нас», и останется с тем, ну, который её… А куда ж ей деваться-то? Не скажешь же ей: «Знаешь, мне в тот момент было всё равно, рванёт ли бензобак или нет, главное – тебя вытащить». Ибо как-то ненатурально да показушно всё это станет и обесценит сам момент поступка. И вот и выйдет, что, видит Небо, готов был в тот момент обменять себя на неё, если понадобилось бы, а ей - неважно. То есть, важно, конечно, но не так, Никита для неё не принц, а спасший жизнь друг… Просто друг. Хотелось взреветь и хватануть по столу кулаком, но вместо этого он просто в очередной раз отхлёбывал из коньячницы и глотал дешёвый смешанный виски. Никаких слёз, когда плачет байкер – байк ржавеет.

*   *   *

Это зрело постепенно. Первые дни Никита был готов брать штурмом непреступные крепости приёмного покоя, повергая ниц свирепых стражей-медсестёр. Потом он привык приносить передачи в условленное время и переживать, пока доктор (каждый раз разный), затворив за собой двери ИТАРа, спустив марлевую повязку под подбородок, цедит с показным участием, что состояние стабильно тяжёлое, но они делают всё возможное…

Потом в речи докторов появилось «идёт на поправку» и «скоро переводим». И тут Никиту как мешком ударило – переведут… И что?

С каждым днём путь к больнице всё больше походил для него на путь на Голгофу, тем более, что он всегда шёл пешком – полтора километра от дома для бешенного байкера не крюк… С каждым днём он больше думал, вот она начинает приходить в сознание, вот она думает о случившемся, вот мечтает о будущем… А есть ли в этом будущем место для него, Никиты? Из принцессы во хрустальном гробе она с каждым днём всё больше перевоплощалась в чужую невесту, из заключённого в эфемерный хрусталь подснежника в дикую розу, беспощадную в своей красоте и злую в острых шипах. Нет-нет, сама она вряд ли сказала бы ему злое слово… Но у ней была своя жизнь до аварии и эта же жизнь будет после. Никита – как гипс, наложили и, когда надо, срежут…

*   *   *

…Алкоголь успокаивал. Сначала он лился бальзамом на саднящие раны души. Потом усугублял их. Потом дарил забытье и покой до тяжёлого похмельем утра. Никита сам не заметил, как перешёл от бутылочки после гаража к постоянной дозе дома, под вечер. Утром в офисе он старался не дышать ни на кого, на начальника в особенности, к обеду отходил, отъедаясь в столовой яичницей и солянкой, а вечером, придя домой, он снова оставался один на один с долбанной неизбежностью – никого не волновало, кто кого там спас, жизнь, мать её, имела свои взгляды на саму себя.

В пятницу надо было блюсти трезвость, ибо в субботу с утра – гараж байк, езда. Дорога, пыль и асфальт… Ненадолго всё забывалось, потом за очередным поворотом мерещились следы резины и огромная неоновая надпись: «Не моя». Пару раз Никита срывался, трезвое сознание возвращалось лишь в воскресенье, глубоким днём и потом мучительно саднило всю неделю: байк в гараже так и не тронут.

Яркой вспышкой – лицо Жоры, когда он воскресным утром вошёл в незапертую дверь, осмотрел бардак в квартире и склонился над другом: «Ну ты и алкаш…»

 

*   *   *

Ехать отсюда к чёрту на рога, куда угодно, но прочь. Тут он изводит сам себя, тут нет покоя. Как раньше – только он, байк и дорога. Друзей итак было мало, последние кореша отвернулись, когда Никита замкнулся после аварии и ни с кем не жаждал иметь общения. Тем проще свалить с этого города куда-нибудь подальше. Раз ей всё-равно, какого чёрта он что-то тут должен? Да пошли они все! Оба! Или обои?..

Только слепая не поняла бы, что он к ней чувствует, только дурра осталась бы безучастной. Но ей всё равно, ей важнее уклад старой жизни… А и к чёрту всё, байк, дорога и пустота! Злость овладевала Никитой в такие минуты и рука сама тянулась к пробке.

*   *   *

…Днём ещё было ничего, но под вечер похолодало и вместе с каплями холодной воды, в лицо Никите полетели маленькие осколки льда, буквально царапавшие кожу на скорости больше восьмидесяти километров в час, но он всё ехал. Где-нибудь заполночь он наткнётся на очередной придорожный миниотель в каком-нибудь посёлке и заночует в не очень чистом номере на серых и влажных простынях. Начало темнеть, Никита перевёл фару с режима простого габарита в ближний свет.

Неожиданно сноп света выхватил их ранних влажных сумерек человеческую фигуру на обочине, а рядом – байк. Явно что-то из таких же тяжёлых «совкоциклов», как и у Никиты, что именно понять на первый взгляд было трудно, ибо тюнингован агрегат был по самое «небалуйся», длинная вилка, широкие бак и задний баллон…Чёрная краска, казалось, была наложена на раму и крылья совсем недавно и сверкала, омытая осенним дождём, как новая. Ночной ездок заметил Никиту и слегка махнул рукой, мол, тормозни, если не сложно.

Шлем не на асфальте, мот целый, седок не валяется, ничего важного, можно и проехать. Но Никита направил свой агрегат к обочине и запарковался сразу за мотоциклом незнакомца.

– Такая история, – молодой человек смущённо улыбнулся из-под серебристого визора шлема-полуторки, подойдя к остановившемуся мотоциклу и перекрикивая двигатель. – В-всё в порядке, но вот курево кончилось. Не угостите ли?..

Не слезая с байка, Никита выудил из кармана верной тёртой косухи пачку «Мальборо» и протянул парню. Тот выудил одну сигаретку и вопросительно, даже несколько заискивающе глянул на Никиту – дескать, можно ещё? Никита качнул пачкой в сторону просильщика, мол, бери, сколько хочешь, и незнакомец с благодарностью на лице вытащил ещё пару.

– С-спасибо большое, – крайне вежливо проговорил он, слегка заикаясь. – Вы езжайте, а у меня тут свечи…

Парень виновато улыбнулся, мол, сами понимаете, советский байк, свечи, все дела… Никита слегка кивнул – мол, конечно понимаю, выжал сцепление, клацнул передачей и начал свой разгон в густеющую тьму, выставив вперёд луч фары, как таран. Капли дождя чертили косые линии в снопе света фонаря, а Никите что-то не давало покоя, и спустя километр он понял, что. Нелегко будет парню, если он въедет в относительно большой населённый пункт с тем советским номером, который был закреплён под сиденьем встреченного байка. Впрочем, это не его, Никиты, проблемы. Откуда мог быть тот байкер? Судя по одежде и экипировке, вряд ли из какой-либо из попутных деревень, но в городе его давно бы выловили гайцы… А, в топку, дорога и Никита, между ними байк, а ещё – дождь. Остальное – неважно.

А что остальное? Кому он нужен? Жена – ушла. Друзья? Кому из них он изливал душу в последнее время? Кто мог считаться доверенным другом? Никто. Тот вечно занят, этот – запомнит и уязвит, если будет выгодно… Что он вообще делает тут?

Никита огляделся. Мокрый еловый лес не выражал и капли дружелюбия. Спереди по трассе был выстуженный Мурманск, сзади – Город, в котором оставаться не было ни сил, ни желания. Верный друг-байк под ним – единственный островок чего-то надёжного… Но как мелок он в густеющей сентябрьской ночи! Словно потерян во вемени и пространстве… Никому не нужен…

Внезапно сзади вспыхнула фара и слух разбередил рокот двигателя. Никита был готов биться об заклад на свой левый глушитель, что сзади ехал и ревел на весь соседний лес могучий «Урал», сводный брат «Днепра», что нёс самого Никиту, басовитое порыкивание советских мотоциклов, сдобренное лёгким подвыванием шестерни генератора, очень трудно спутать с чем-то ещё. Верно, это тот парень справился со свечой и нагнал, больше некому. Никита бросил взгляд в левое зеркало, ожидая увидеть там фару, расплывшуюся от капель на стекле в остролучевую звезду… Но никого там не  увидел, ровная тёмная лента асфальта тянулась назад под серебристыми нитями осеннего дождика. Он перевёл взгляд на свои предплечья, ярко освещённые сзади, потом на бак, хранящийся в глубокой тени от его собственного туловища, перепроверил, что в зеркале и правда нет никого, ничьей фары… И умиротворённо выдохнул.

*   *   *

Даже когда весь мир против тебя, сзади на плечи лягут лучи фары, как руки друга, и ты поймёшь, что ты не один.

Чёрный

Я, к стыду своему, всё-таки задремал, не смотря на важную миссию штурмана. Мы ехали уже больше восемнадцати часов и усталость брала своё. Старая асфальтовая дорога, серой шершавой лентой стелившаяся под днище нашей машины, утомляла глаза. Однообразие ночных обочин навевало сон. Потому долю секунды я потратил на осознание того, кто я и где я, после того, как Михась, наклонившись вперёд со своего заднего сиденья, слегка тряхнул меня за плечо:

– Смотри, Чёрный…

*   *   *

Поездка на легковой машине за тридевять земель кажется простой ровно до тех пор, пока не покинешь дом, и не придёт пора собственно ехать. В дороге же вдруг приходит осознание, что и сидеть долго неудобно, и размяться никак, и глазеть по сторонам, особенно на леса Северной Карелии, а, тем более, на саму дорогу – очень скучно. Да и до ветру не тормознёшь по первому желанию, а и тормознёшь – чай, не под каждым кустом таится оборудованный туалет, приходится довольствоваться необустроенными зарослями.

Тем не менее, никто не жаловался. Андрей, единственный из нас, владевший правами, вёл потрёпанное изделие отечественного автопрома  по дорогам на север, я сидел на переднем пассажирском месте, сверяясь с картами и напоминая иногда о хитро расставленных по кустам знаках, а Михась, петрозаводский абориген, вольготно развалясь один на заднем сиденье, развлекал нас байками и дорожными анекдотами. Планировалось, что, выехав около восьми утра, примерно сутки мы будем добираться из Петербурга в небольшой городок на севере Карелии, два дня там отдохнём, остановившись у двоюродной бабки Андрея, а потом махнём в обратный путь. И пока что план выполнялся достаточно точно.

Примерно каждые два часа мы останавливались у обочины и вываливались из стальной коробки поразмяться, попрыгать, поприседать и помахать руками. Один раз тормознули перекусить бутербродами и хлебнуть кофейку из дорожного термоса. Этот май в Карелии строил из себя ранюю весну и в полях кое-где даже лежал снег, хотя трасса, само собой, была уже сухая и не грозила внезапным ледком в поворотах.

Когда время подошло к трём часам дня, мы припарковались у придорожного кафе довольно приличного вида, чтобы перекусить чем-нибудь и отдохнуть от дороги. Тогда-то Михась и рассказал про Чёрного.

– Вот вообрази, едешь ты по трассе, а перед тобой – он, – вещал Михась, откусывая и пережёвывая куски хот-дога. Масло с сосиски пропитало салфетку, через которую Михась держал еду, и изредка капало вниз, на плоскую пластиковую тарелку. – Чёрный, на мотоцикле, тоже чёрном, как ночь. Да и ночь вокруг – так что не видишь его, а знаешь, вон он – перед капотом едет. Жуть!

Я усмехнулся, мол, как так, не видишь его, а он есть. Михась, криво ухмыляясь, ткнул замасленным большим пальцев вбок, в сторону Андрея.

– А вон у него спроси.

Андрей сразу нахмурился и отвёл взгляд, сосредоточенно перемалывая крепкими зубами салат из редиса, помидоров и чего-то там ещё. Михась, не обращая на него внимания, чуть наклонился ко мне и продолжил значительно тише, почти шёпотом.

– В том году ездили с ним, встретили, за Медвежьегорском, аккурат перед Вичкой. Ну, сейчас мы там до темноты будем. Хотя и он же на месте не стоит – где хочет, там и объявится.

Чуть позже, когда Михась отвлёкся на какого-то дальнобоя в бейсболке и затрынделся с ним о трассе на север в частности и дорогах в целом, я спросил у Андрея, мол, что за шуточки такие? Не собирается же он, Андрей, на самом деле подтверждать байки Михася? Взрослые же люди, в игрушки давно не играем, тем более, что подобные шуточки меня веселят как-то слабо. Но Андрей лишь выпучил глаза и отмахнулся от меня, из чего я сделал вывод, что Михась ранее как-то очень цепко разыграл Андрея этим Чёрным и тот теперь отчаянно избегает любых разговоров, лишь бы не перечить нашему дорожному болтуну.

*   *   *

– Ну так вот… - Михась навалился своей центнерной тушкой на сиденья сзади и дышал на нас луковым смрадом. – Как дело-то было. Жил да был себе пацан. Пацан как пацан, никого, кого не надо, не трогал, пепелац свой починял зимой, а летом гонял. Вроде даже в нашем городском клубе состоял, ну, которых щас готовят чаптой Найт-Райдеров сделать…

Михась многозначительно прищурился мне в зеркало заднего вида, после чего замолчал, впрочем, ненадолго.

–Ну так вот. Катался пацан, катался, и вдруг зазнакомился с тёлочкой какой-то с Питера. Ну, натурально так, по интернету зазнакомились, переписки, фотки, то да сё… В общем, поехал наш блахародный идальго в гости…

Михась закашлялся, перевёл дыхание, а я ещё успел подивиться про себя – откуда слова такие знает?..

– Ну, короче, на поезде поехал, дело-то зимой было, мотоциклам не сезон. Ну вот, раз поехал, два поехал, на третий застрял там на два месяца и вернулся только весной. При том, корешам всем рассказал – женюсь и никаких. Кореша погоревали, конечно, ведь после свадьбы уж не невесту в Карелию из Питера везти, самому к северностоличной жизни приобщаться… Короче, распрощался со всеми, и с первым просыхом дорог погрузил самые нужные манатки в рюкзак, оседлал пепелац свой, «Днепр» тюнингованный, кажется, а, может, «Урал», кто их разберёт… Да и погнал к невестушке своей. Аккурат на майские, на вторые. Мы-то с вами, вишь, хорошо, позже поехали, уж асфальт прогрелся весь. Ну так вот. Поехал он, красавчик, байк надраил, шлем начистил, носки новые надел, жених хоть куда…

Михась замолк, выдерживая драматическую паузу. Было видно, что ему хотелось знать, что его слушают. Дабы не обижать наше «живое радио», я повернул голову налево, вопросительно косясь на Михася через плечо, от чего тот сразу ожил и бодро продолжил:

– Ну так вот, чего я… Поехал он, такой, и да и не доехал. Искали его искали, все кюветы обыскали. Нашли под «лодейкой», под откосом. Ломаного-переломанного, мясо-металлический фарш. По следам выходило, вроде как, что фура его подрезала. По центру шла, а он решил, видать, справа, вдоль обочины обойти. А там – встречка, ну фура и ломанулась назад, в полосу… Как бы он виноват, нефиг опережать так, но, с другой стороны, не шла бы фура по осевой, проще было бы всем… Т-такие дела-а…

Михась как-то посерьёзнел и погрустнел, словно заново переживал потерю кого-то близкого. Помолчав с полминуты, он продолжил, пристально вглядываясь в мои глаза, отражавшиеся в зеркале.

– Вот с той поры и гоняет Чёрный по карельским трассам. Что чёрный – оно понятно, байкеры – они все в чёрной коже. Но этот – сгусток ночи. Прям чернота черноты…

*   *   *

– …Смотри, Чёрный!..

Я продрал глаза и уставился перед собой. Серая лента дороги, освещённая жёлтым снопом света фар, кусты по краям, тёмное нечто дальше. Дорога и дорога, что такого, куда смотреть? Я хотел было уже спросить Михася, в чём дело, даже обернулся уже, как заметил, что Андрей мертвенно бледен и побелевшими пальцами прямо-таки вцепился в баранку. Это заставило меня снова посмотреть вперёд, на дорогу, и я, наконец, увидел…

Свет от фар должен был ложиться двумя снопами, в виде эдакого веера, ровного перед нами, более короткого с левого края, от левой фары, то есть, и длиннее справа – так настраивают свет автомобиля, чтобы правая фара далеко освещала обочину, а левая не слепила встречных водителей. Однако примерно в семи метрах от капота веер разделялся надвое. Спустя несколько секунд я вдруг отчётливо понял, что свет рассекает надвое ничто иное, как тень от мотоцикла, как если бы он ехал ровно перед нами. Я легко мог угадать колесо, что-то по бокам, потом выше – ноги седока и дальше тень становилась шире, как и положено тени. Словом, всё было на месте, кроме самого мотоцикла с мотоциклистом – перед капотом было пустое шоссе. Заподозрив было розыгрыш, я обернулся назад. Михась, выпучив глаза, шептал: «Смотри, смотри!», а Андрей просто глядел перед собой, мелкими движениями руля корректируя курс машины при необходимости. Сейчас любой может мне сказать, что они меня разыграли, прилепив что-то на фары и изобразив соответствующие эмоции на лице в нужный момент… Но так не играют. Есть выражение: «Как призрака увидал», так вот, у обоих были именно такие лица. Только лицо Михася говорило, что он видит призрака не в первый раз, а лицо Андрея – что он снова встретил то, во что не хотел бы верить.

Мой взгляд приковался к тени на асфальте и в поворотах дороги я даже мог видеть тень немного сбоку, то есть, тёмное пятно в световом снопе не было статичным. Это ощущение завораживает. Я не хотел бы его снова пережить, но… Ты видишь что-то, и вдруг понимаешь, что ты это не можешь объяснить, оно – вот то, потустороннее, чего быть не может, но оно есть. Зачарованно смотришь на него во все глаза и пытаешься не упустить ни секунды… Слева Андрей шептал: «Господи, господи…»

А потом он истаял. Как в фильмах про призраков, чёткая тень посреди дороги стала светлеть, контуры расплылись, и, как будто нарисованный шпионскими чернилами, призрачный гонщик исчез без следа. Я будто очнулся после того, как Михась над левым плечом шумно выдохнул:

– Ушёл… Хорошая примета – встретить Чёрного…

Как я был в тюрьме.

Предисловие.

Это будет в формате рассказа, наверное. Будет добавляться постепенно. Пока не знаю, сюда же буду дописывать или буду постить новые части новыми постами.

Пока же, чтобы обезопасить себя, людей, с которыми делил хату и дачки, а так же людей, которые меня охраняли, хоть и не испытываю ни капли солидарности к последним, официально сообщу: Всё выдумка и любое совпадение с реальными именами и событиями случайно. Случайно ли на самом деле знают или узнают те, кому я доверяю, остальные пусть воспримут эти посты, как занятную (надеюсь) беллетристику на криминальные темы.

  Глава I

Она будет скучная, о том, какие события привели меня в тюрьму и какие черты характера и личности этому способствовали.

Хотел было в эпиграф поставить известное высказывание про суму и тюрьму, но передумал, банально. Но, тем не менее, поговорка на редкость верна. До своего посещения СИЗО «Кресты» в качестве арестанта, я иногда примерял на себя роль тюремного обитателя, мол, как бы оно было бы, но никогда всерьёз не думал, что таковым окажусь.

А начиналось всё довольно умиротворённо. Купили новую квартиру, переехали, прописаться не успели – агент чего-то тянул. Неподалёку жил друг по форуму, с которым мы несколько раз встречались пропустить по паре пива. Вечером второго мая десятого года решили мы, что пиво на остановке – довольно маргинальный способ времяпровождения и лучше и интеллигентней будет взять коньячку да к тому другу в гости и забуриться. Коньячок шёл хорошо, но долго ли, коротко ли, а пора настала домой идти. Друг на правах аборигена вызвался проводить меня до дому, что было весьма кстати, учитывая моё незнание района.

Подъезд мой имеет два выхода, парадный, выходящий во двор, и чёрный, обращённый к метро. Им-то мы все несколько дней после переезда и пользовались, а в этот раз подошли как раз со стороны парадного. Фактически, я первый раз попадал в дом с той стороны, потому немудрено, что я перепутал входы и сунулся не туда. Поняв ошибку, я спустился по бетонной лестнице подъезда, но путь мне перегородили два сильно пьяных тела. Не вступая в обычные диалоги с целью выяснить место моего проживания, две довольно здоровые тени пошли на меня. Будучи в благостном расположении духа, я пытался объяснить гражданам, что я свой, вон в том, соседнем подъезде живу, но граждане настроены были решительно и радикально: меня видят впервые, система «свой-чужой» однозначно говорит о втором варианте, этил в крови времени на размышления не даёт.

Сложно сказать, что было первым, что вторым. По наиболее достоверной версии, выработанной значительно позже мной и моим тогдашним попутчиком, сначала синяк, стоявший напротив моего товарища, схватил его за рукав, на что тот довольно технично отреагировал выхватыванием перцового баллончика и заливанием противника. В то же время стоявший напротив меня синяк почуял начало экшена, которое я благополучно прощёлкал, как дурак повторяя: «Пацаны, свои, я вон тут живу!». А почуяв экшен, синяк стал махать кулаками и довольно сильно засветил мне в глаз.

Тут произошло определяющее событие, один мой кореш назвал подобное термином «забрало упало», другой – «калитка отъехала». Я же скажу следующее. С самого детства я замечал за собой способность впадать в боевую ярость, если меня доставали только словами, я зверел медленно и постепенно, всё меньше и меньше контролируя себя, если же меня били, особенно по голове, состояния переключались щелчком.

Однажды я на бегу ударился о край крыши веранды на территории детского сада – зимой снегу намело, потому украшения крыш, рассчитанных на детскосадников, спускались ниже роста учеников начальной школы. У меня потемнело в глазах – в прямом смысле – полная чернота, ничего не вижу, потому максимум усилий на то, чтобы открыть глаза. И ещё желание кому-нибудь зазвездить. Даже не желание, а тело само стало наносить удары ногами в пространство, после того, как я упал от удара на спину, пока не почувствовал, что куда-то попал. После этого чернота стала спадать, я увидел склонившихся надо мной друзей и ещё одного, уходящего от нас. Оказалось, именно ему я попал, причём, в лицо. Более того, все остальные уверенно говорили, что я видел, куда бью и удар был прицельным. Они даже спорили, мол, может, я подумал, что это Дима, тот, по кому я попал, меня ударил, и всё такое. Мне пришлось бежать следом за обиженным мною другом и объяснять, что я не видел, куда бью. Друг мне поверил не сразу и крайне неохотно.

Второй раз меня выводили медленно, парень из моего же класса дразнил и обидно, хотя и не очень больно бил в лоб. Я рос маленьким и слабым, потому такие дела со мной провернуть было довольно легко, однако я зверел и наступал на обидчика. Поле зрения становилось всё меньше, сверху и снизу наползала чернота, я меньше и меньше контролировал себя, пока, наконец, не схватил швабру и не попытался нанести колющий удар в глаз противнику. Ну как попытался. Меня в тот момент не было во мне.

Следующий раз был в той же школе, когда на физре зимой при зимней перестрелке с параллельным классом мне в голову прилетел ледяной снежок. Парни из моего и другого класса наблюдали как я, маленький и физически не крепкий, кидался на огромного второгодника (ходили слухи, что ему уже шестнадцать в седьмом классе), тот меня брал за руку и за ногу и просто откидывал в сугроб. Я вставал, утробно рыча, и снова кидался в атаку.

В общем, суть такова: те или иные обстоятельства иногда могли переключить меня из нормального состояния в состояние ярости, постепенно либо рывком, это неважно. В этом состоянии я переставал видеть что-либо вокруг. Ну как переставал – я, тот, кто сознаёт себя внутри моего черепа, в темноте за глазами, переставал видеть. Как и переставал контролировать действия своего тела. Словно оказывался в крошечной тёмной комнате, отрезанный от внешнего мира, ощущал, что что-то происходит, руки-ноги дёргаются, но зачем и как – не понимал. А в то же время кто-то или даже что-то смотрело и видело моими глазами и било моими руками и ногами, причём, действуя каждый раз без особых тактических хитростей по директиве «Напасть в лоб и уничтожить любыми средствами».

Вот и в тот раз удар по голове переключил меня, на глаза упала темень, а «любыми средствами» оказался висящий на поясе нож. Когда меня отпустило, то есть, через несколько секунд, я обнаружил себя стоящим напротив одного из синяков, в руке моей нож, как я его достал – я не помню. Кореш мой предпринял грамотный манёвр тактического отступления, что следовало сделать и мне, но я просто не успел, второй синяк побежал за ним. Мой визави хрипел и требовал, чтобы я позвал своего друга, я отказывался и требовал от#б@ться от меня. Спустя пару минут кружения, когда оппонент наступал, а я отходил, демонстрируя оружие в руке, но не пуская его в ход, я заметил, что второй синяк возвращается. Поняв, что вдвоём они меня задавят, я, улучив момент, когда мой противник отвлёкся на своего товарища, рванул прочь. Как оказалось, в мгновения чёрной ярости я ударил ножом того, второго. Я позже смутно припоминал ощущение лёгкого сопротивления на руке, как будто задел полу одежды. На самом деле, нож пробил мышцы и вспорол две кишки, нанеся довольно большую колото-резаную рану. Сквозь одежду, которая в ночь со второго на третье мая при питерском холодном ветре была на синяках отнюдь не лёгкая. Эта же одежда стёрла кровь с клинка при обратном движении – удар вышел не только мощным, но и быстрым. Может показаться, что я горжусь тем, что сделал. Да, в некотором роде, горжусь. Я защитил себя, пусть и будучи невменяем в момент удара. Лучше пусть двенадцать судят, чем шестеро несут, это я повторяю и сейчас, после прохождения через отделение, ИВС и СИЗО. До этого эпизода на каверзный вопрос «способны ли вы при необходимости убить человека», которым на первых курсах развлекались некоторые знакомые барышни, я отвечал, что надеюсь, что да. Теперь я уверен, что могу, я не буду думать о моральных аспектах, когда на меня или на моих близких нападёт какой-нибудь отморозок, я переключусь в состояние боя и буду наносить удары агрессору, пока меня не отпустит. И поэтому я спокоен за своих близких, пока они рядом со мной, тем более, что нож у меня всегда на поясе.

Но вернёмся к нашим баранам. Вот они, противники, вот он я, бегущий со всех ног к углу, крича компании молодых парней и девчонок, тусующих у крайнего подъезда, чтобы вызвали ментов. За углом, убедившись, что нет погони, я тщательно осмотрел нож, убедился, что крови на нём нет и попробовал позвонить корешу. Его телефон не отвечал и, опасаясь, что негодяй успел-таки догнать его и отметелить я (не ржать!) набрал ментов и описал ситуацию. Усталая барышня посоветовала мне идти к отделению, что я и сделал. По пути встретил молодого человека, позже представившегося, как отставного офицера милиции, сопроводившего меня к отделению и посоветовавшего забыть про нож. С трудом мы добились того, чтобы заспанный упитанный и круглолицый дежурный записал моё обращение на счёт нападения, после чего, выйдя из отделения, я с телефона попутчика таки дозвонился до кореша (на моей трубе села батарея). Тот оказался жив-здоров, благополучно сидел дома и я, успокоившись, отправился спать. Ночью меня тошнило, тогда я думал, что от коньяка, позже, созерцая фиолетовый фонарь на пол-лица, я понимал, что имело место лёгкое сотрясение. Потом нагрянули опера (я сперва принял их за бандюков и подумал, что это синяки позвали корешей), разбудили, записали показания и свалили. Подчеркну, что о том, что я порезал кого-то, я не знал. Удар был в момент чёрной ярости, я ничего не видел, ничего не помнил, между ударом по моей голове и моментом просветления я был как-бы в чёрном мешке и нож в руке осознал с удивлением. Проспав до шести, я успешно съездил по рабочим делам на Невский, вернулся, и снова погрузился в сон. А около одиннадцати утра меня разбудил телефонный звонок. Мужской голос настойчиво приглашал меня явиться в 44-е отделение милиции, где я ночью записывался на предмет нападения на меня синяков.

Железное сердце.

Мобильник зазвонил совершенно некстати. Как раз, когда Никита уже успел отвинтить крышку левого цилиндра и перепачкать руки в несвежем, а потому буром и тягучем машинном масле, "отработке", как говорят механики. Мало того, что трубка осталась лежать в дальнем конце гаража, на верстаке, так ещё и совершенно невозможно достаточно быстро вытереть начисто пальцы. Наверняка на полированном, ещё не исцарапанном металлическом боку телефона останутся жирные пятна. Мысленно плюнув, Никита положил крышку цилиндра на пол, поднялся со складного стульчика и направился в противоположный входу конец гаража, на ходу тщательно очищая ладони тряпочкой. То место, где он только что сидел, было хорошо освещено солнцем поздней весны, щедро изливающим свой свет через распахнутые створки крашеных в скучный тёмно-зелёный цвет ворот. А там, где стоял верстак, царил полумрак, и экран трезвонящего мобильника выглядел ярким белым прямоугольником среди тёмных силуэтов инструментов. Глянув на экран, Никита хмыкнул и нажал на кнопку приёма.

– Привет, Жор.

– Алло! Привет! – жизнерадостно отозвалась трубка голосом Георгия, очень хорошего, по мнению Никиты, человека, всегда начинающего телефонный разговор со слова «алло». – Никит, у меня к тебе вопрос: ты сейчас где?

Никита очень аккуратно, самыми кончиками не до конца очищенных пальцев, выудил из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой (между прочим, настоящий американский «Zippo»!) и облокотился на верстак.

– Я в гараже, не дома. Ты хотел зайти в гости?

– Не-не, не в гости! Как раз хорошо, что ты в гараже. У тебя же гараж на Лесном, да?

– Ну, на Лесном, – признал Никита, ощущая лёгкий подвох.

– Во! Это хорошо. Мы просто зашли в «Ленту», затарились, и я подумал, может быть, ты мог бы нас подвезти? – спросил Георгий несколько лукаво. – Ты ведь люльку ещё не отцепил?

– Не отцепил, – Никита покосился на валяющийся на верстаке и вызывающе блистающий новенькой ламинацией талон ТО. Именно из-за него пришлось навесить на мотоцикл боковой прицеп или, по-простонародному, люльку. Буква российской бюрократии гласила, что, раз написано в техпаспорте: «мотоцикл с боковым прицепом», изволь явиться в полной комплектации. Даже не смотря на то, что номерными были только мотор и рама «одиночки». Хорошо хоть, инспектора на перекрёстках в эти дебри не закапывались, их интересовали только права и страховка, так что, получив заветный талончик техосмотра, можно было эту люльку, наконец, скинуть. Чем Никита, вообщем-то, и собирался заняться прямо сейчас, как только закончит с мотором.

– Шикарно! – обрадовался Георгий. – Подвези нас, а? Если тебе, конечно, не трудно? А потом у нас будут стейки и холодной пиво…

Никита широко ухмыльнулся. Подвезти хорошего приятеля и его девушку ему было совсем не трудно. Тем более, если вечером – стейки.

– Только есть одна проблема. Мне клапан надо выставить.

– Отлично, – отозвалась телефонная трубка. – Но только мне это ни о чём не сказало.

– Ну, скажем так, – Никита задумчиво выпустил струю белого табачного дыма. – Минут двадцать вы ещё по «Ленте» погуляете, а я перезвоню и скажу, получится или нет.

– Нууу, – разочарованно протянул Георгий. – Где ж мы тебе будем целых двадцать-то минут гулять?

– Блин… Ну хорошо, хотя бы десять минут мне дай, чтоб понять, смогу я хотя бы нормально завестись.

– Ну, десять минут – ещё туда-сюда. Попьём пока кофейку в кафешке. Давай, мы тебя ждём, – сказал Георгий и повесил трубку.

Минут примерно через семь в кармане у Георгия зазвонил мобильник. Поднеся его к уху, он услышал из трубки бодрое рычание мотора. Георгий посмотрел на свою подругу и улыбнулся.
– Сейчас приедет. Ты точно не боишься ехать в люльке на байке?

*          *          *

Такт, такт, удар, удар. И снова: такт, такт…
Советские тяжёлые мотоциклы, в отличие от лёгких, имеют четырёхтактный двигатель, совсем как автомобили. Более того, эти двигатели построены по одной и той же схеме – оппозитной, и когда в одном цилиндре поршень идёт, условно говоря, «вверх», а на самом деле, в сторону от осевой линии, во втором поршень идёт «вниз», к оси. В первом – всасывание топливно-воздушной смеси, во втором – выпуск отработанных газов. В первом – сжатие, во втором – всасывание. В первом – воспламенение, между электродами свечи проскакивает искра, сжатая и горячая смесь воздуха и паров бензина взрывается и толкает поршень, сообщая свою энергию коленчатому валу – удар, во втором – сжатие. В первом – выпуск, во втором – удар. Такт, такт, удар, удар… Удар-удар…Удар-удар… Как сердце. Только бьётся гораздо быстрее, чем сердце любого человека, иногда даже быстрее, чем сердце колибри.

*          *          *

Сразу после работы или сразу после завтрака, если был выходной, Никита шёл в гараж. Проверял мотоцикл, если надо было – подправлял что-нибудь, заводил, слушал, как урчит мотор и выезжал в город. Даже в дождь, в ветер, в самую мерзкую погоду. В это время он сам становился ветром. Не будучи заслонён от мира стальной коробкой кузова, он мчал по дороге с делом или просто так, ощущая, как мощь мотора вплетается в мощь стихии. Он проводил день наедине с миром.

А потом, поставив стального коня обратно в гараж, шёл домой, всегда по одному и тому же маршруту. И если во время езды им овладевала ярость движения, то при возвращении домой его наполняло спокойствие. Родство с дикой стихией перерождалось в почти дзенское единение со всем миром, когда внутреннее «Я» разливается по окружающей реальности и эта самая реальность, в свою очередь, затопляет сознание  мировым спокойствием.

Друзья смеялись, говорили, что Никита женат на мотоцикле, а жена… Жена ушла. Вернее, наоборот, сначала она ушла, заявив в один далеко не прекрасный день, что некий «он» способен обеспечить все её нужды в финансовом плане, уважает её, как личность в плане карьеры и не требует от неё «кухонного рабства». Чем дело кончилось и как долго они протянули, Никиту не интересовало совсем, хотя на официальном расторжении брака, вроде бы, этого самого «его» не было и теперь уже бывшую жену Никиты забирал кто-то ещё на совсем другой машине.
Пару месяцев Никита существовал, по выражению друзей, «как пыльным мешком ударенный», пока однажды старая знакомая не бросила в разговоре: «Никит, ты ведь рокер, что ли? Хочешь, мотоцикл наш на покататься?». Он тогда не стал вдаваться в детали и объяснять про разницу между байкером и рокером и распространяться о том, что к мотоциклам он, в общем-то, равнодушен, да и алкоголь гулял в голове, в общем, в тот раз он просто мотнул гривой, мол, а давай, чего бы нет. Спустя пару недель он, без особого желания, но под настойчивые уговоры, пришёл в чужой гараж смотреть на мотоцикл. И увидел его. Пыльное заднее крыло с номерной пластиной ещё советского образца и задний фонарь – видение ярко впечаталось в мозг. «Любовь с первого взгляда» - если бы речь шла о женщине. Понимание того, что то, что он видел – «моё». И ничьё больше. Позже, откровенничая с особо близкими друзьями, он иногда будет ронять, мол, это байк его выбрал. Долю секунды длилось это состояние, в течение которого, казалось, парень присматривался к мотоциклу, а мотоцикл – к парню. Потом Никита схватился за ручку на заднем крыле и, с помощью хозяина гаража, выкатил байк наружу. Позже они пробовали завести агрегат, более четырёх лет простоявший в гараже без какого-либо действия. Ещё позже приехал друг Никиты – Евгений. Из красной третьей модели «жигулей» выкатил молодой человек в роскошных белых брюках и деловито принялся дёргать кик-стартер. Потом они все вместе перебрали зажигание и частично заменили масло, белые брюки «эксперта» стали пятнистыми, катушку зажигания и свечи заменили на новые, но двигатель ожил, рыкнул, и Евгений совершил круг почёта верхом на старом мотоцикле. После чего свинтил карбюраторы, отдал Никите и велел дома прочистить жиклёры.

С тех пор, казалось, целью жизни Никиты стало поддержание байка в рабочем состоянии. Спустя полгода понадобилась «капиталка» - полный перебор двигателя, капитальный ремонт. На это мероприятие ушла месячная зарплата Никиты, плюс обзвон и уговоры друзей из больших городов в плане достать запчасти. В общем, шутки про то, что новая жена Никиты имеет два колеса вместо двух грудей казались вполне уместными среди никитиных друзей.

Когда Никита сдал на категорию «А» и перешёл на положение легального байкера, он закатил вечеринку такого размаха, которого не позволял себе уже давно даже по поводу собственного дня рождения. Основным угощением являлись разные сорта пива, а из динамиков домашней аудио-системы лился тяжёлый рок, что не нашло должного приветствия среди гостей, но когда выкатили торт, все присутствующие простили Никиту за его недальновидность.

Таким образом, байк занял всю его жизнь. Неказистый, но, в то же время, удивительно верный механизм несколько раз являл то, что такие мистики, как матросы и байкеры, например, обязательно сочли бы за проявление высших сил. Например, как-то раз он выдержал поездку до гаража-бокса, принадлежащего мастеру-ремонтнику, содержащему полулегальный бизнес, и только у этого гаража спустило заднее колесо. С шумом, с выбросом облака ржавой пыли, в общем, случись такое на десять минут ранее на трассе – не избежать беды, вряд ли Никита удержал бы машину на дороге. В другой раз старый, перетёртый тросик сцепления оборвался сразу после того, как байк был выкачен из гаража. Ни минутой позже, когда Никита уже катил бы по проспекту, ни в предыдущую поездку.

В общем, Никита, что называется, сроднился со своим железным конём полностью. Общаясь с друзьями-байкерами в живую за кружкой пива в баре или разбирая движок в гараже, или же "онлайн" на байкерских форумах, Никита не спорил, что рано или поздно надо переходить на более серьёзную, мощную и надёжную технику и пора уже присматривать себе что-то из "джапов" или "американцев", но мысль о том, что место между ним и серой лентой дороги займёт какой-то другой агрегат вызывала почти физическую боль.

Другими словами, в сердце Никиты было место лишь для его мотоцикла. И, наверное, ещё для Неё. Они познакомились в конце первого курса или, может, в начале второго, когда отношения внутри группы уже налажены, и завязываются и крепнут знакомства внутри потока.  Она была старостой паралельной группы и как-то сразу располагала к себе, наверное, своей непосредственностью. Никита обратил на неё внимание, скорей всего, не из-за внешности, в которой едва уловимо сквозило нечто восточное, а из-за того, как легко с ней было общаться, несмотря на контекст и компанию. Тогда он даже не попробовал сблизиться с ней - в полную силу бушевал роман с тогда ещё будущей женой. Позже, уже после развода, он иногда, сидя в одиночестве поздно вечером в тёмной кухне, не зажигая огней, вращая в руках стакан с виски и двумя позвякивающими о дно кусочками льда, вспоминал некоторые моменты...

Например, когда она позвала его купаться - все их общие друзья были заняты и ей не хотелось идти на берег озера через весь Городок одной. На многолюдном пляже они неожиданно встретили компанию её одногруппников, некоторых Никита уже прекрасно знал, и присоединились к ним. После небольшого заплыва в тёплой озёрной воде, пронизанной до самого дна лучами летнего полуденного солнца, они влились в компанию и болтали о том-о сём. Никита чётко помнил её немного смуглые пальцы ног, чуть зарытые в пропечённый песок, и плечи, обёрнутые зелёным полотенцем...

Или как они смешанной из разных групп компанией праздновали какой-то весенний праздник в кафе, и она неожиданно подарила ему брелок в виде стеклянного кубика с лазерной насечкой внутри. Он зачем-то потом носил этот брелок на своей куртке пока в какой-то давке он не оторвался.

Или, например, как они возвращались с дня рождения их общего друга, с которым Никита вместе учился в школе, а она - в университете. Так вышло, что все остальные разошлись по маршруткам и такси, а они остались вдвоём, последние. Шли через ночной город и болтали. Как-то так получилось, что она в разговоре обронила:

-У тебя ведь девушка есть, да? Я видела, вы вот так за руку шли.

И взялась своей ладошкой за его ладонь. Просто, чтоб показать, как они шли, хотела тут же отпустить. Но он сжал пальцы и не дал ей вынуть кисть из своей. Так они шли - рука в руку, пока она, наконец, не сказала:

- Мой двор...

Они прошли вместе пол квартала. И будто бы целую вечность. В тот момент Никиту удивило его поведение. У него была его собственная дама сердца и ни о какой измене он и помыслить не мог.

И вот теперь, когда у него остался только байк, казалось бы, самое время вернуться и развить то, что когда-то так многообещающе начиналось... Но подлое время не стоит на месте. Однажды сделав выбор, почти невозможно вернуться на ту же развилку. На принца на белом коне Никита не тянул, а байкеры на старом чёрном байке особым спросом не пользуются. Она нашла себе спутника, какого-то пареня, работавшего сисадмином в банке, в который она после ВУЗа устроилась кассиром-операционистом. Он возил её на своей "Вольво", она даже продала подаренное родителями старенькое "Ауди", и всё у них, похоже, было хорошо.

*   *   *

Такт, такт, удар, удар... Удар, удар.... Иногда стальное сердце, как и живое, запинается, пропускает удар. Механический инфаркт легко лечится заменой свечи, проводки, капитальной переборкой, наконец. Живое исцелить гораздо труднее. Но и вынести оно способно больше.

*   *   *

 Байк мчал по шоссе, оставляя за собой дачную суету кооперативов, в которую ещё месяц назад, в конце мая, окунулась с головой бабушка Никиты. Порадовавшись гостинцам из города - майонезу, кетчупу, огородным химикалиям и ещё чему-то по мелочи, накормив внука свежими пирожками с капустой, пенсионерка осталась блюсти покой посадок, а Никита летел к городу и асфальт серой лентой стелился ему под переднее колесо. Дорога всегда завораживает, тем более, когда тебя от неё не отделяет стальной кузов...

Правый поворот, довольно резкий для восьмидесяти километров в час, столбик с синим жестяным прямоугольником, на котором белой краской выведено число: "20". Двадцать километров до города. Значит, минут через пять будет кафе с самым вкусным в Городке шашлыком. Друзья Никиты смеялись, мол, из собак. Но они просто не пробовали эти пропечённые куски мяса на шампуре, подаваемые с половиной мягкой лепёшки и томатным соусом, главную скрипку в котором играл аромат свеженарубленной кинзы. Двигатель кашлянул и Никита на ходу перевёл кран в положение"резерв". Советские мотоциклы не имели датчика уровня топлива и перевод на резервный кран означал, что горючки в баке осталось на километр, от силы на два. Лёгкий поворот налево, вот и само придорожное кафе, с левой стороны дороги. Никита пересёк осевую, прерывистую в этом месте, встречную полосу, и припарковал байк на площадке перед верандой кафе, чувствуя по содроганиям железного коня, что тот работает уже на испарениях, не забыв вторым ключом заблокировать руль, как всегда. Надо было бы после перекуса стрельнуть литр-другой бензина у владельцев машин, в обилии припаркованных перед кафе. Вокруг самого здания было расставлено с десяток столов с пляжными зонтиками. Но все были заняты и Никита прошёл внутрь кирпичной постройки, что раньше являлась, наверное, магазином, а теперь была переоборудована, вмещая закрытую кухню, барную стойку и несколько столиков вдоль стены-витрины, расположенных так, что посетители сидели боком к окну.

Совершенно неожиданно за одним из столиков он увидел Её. Вместе с её кавалером. Она тоже увидела его и, улыбнувшись, помахала рукой. Её парень сидел к нему спиной и  держал в руке хотдог, а она располагалась напротив него и ела мельхиоровой вилочкой какой-то салатик из квадратной стеклянной миски. Увидев реакцию своей спутницы, парень тоже обернулся и его выражение лица нельзя было назвать очень радостным. Они с Никитой пересекались раньше на общих вечеринках пару раз и вряд ли тот не заметил, как одинокий байкер посматривал на Неё. Никита взял себе порцию шашлыка, тарелку риса на гарнир и компот. Воспользовавшись, как предлогом, тем, что за каждым столом внутри кафе кто-то да сидел, Никита подсел за столик к Ней и её спутнику.

- Привет, Наташ, Игорь...

Он чувствовал, что сияет, как неоновая реклама в ночи, но ничего не мог с собой поделать. Она мило улыбнулась:

- Никит! Молодец, что попался нам. Как раз хотела тебе писать на мыло, ты же будешь у Коли на день рождения?

Вкус шашлыка и хром дремлющего на парковке байка были легко вытеснены из его сознания её карими глазами и тёмно-каштановыми локонами, лежащими на её плечах. А её голос всё журчал:

- А мы сейчас из города, к нам на дачу, на выходные, загорать...

Загорать, пляж, четыре года назад, пальцы её ног, зелёное полотенце... Два кусочка баранины - и они доели свои порции. Он поспешил увести её к выходу и, торопливо попрощавшись, Никита задумчиво смотрел им вслед. Приземистый "Volvo" тёмно-серого цвета принял их в себя, завёлся, порычал и вырулил со стоянки на трассу. Прошла, наверное, минута - Никита едва успел без энтузиазма дожевать очередной кусок шашлыка, как его телефон разразился трелью - на том конце радиоволны была Она, собственной персоной.

-Алло, Никит? Так что про Колю, мы не договорились.

Торопливо  проглатывая куски мяса, он радовался дню рождения общего друга, которое стало таким отличным поводом для разговора!

-Да, я буду, конечно, что дарим?

...Чуть позже, в седле, он вспоминал. Вот они вышли, сели, поехали. Примерно секунд сорок, это она думала, доставала телефон и набирала его номер. Секунд десять на набор, проход звонка по станциям и сам звонок. Секунд двадцать он вытирал пальцы, доставал телефон из кармана и поворачивал его экраном к себе. Потом принял звонок и вот те пара фраз... Итого минута тридцать примерно.

-...что дарим?

-(явно мимо телефонной трубки) Игорь, ты что? Крути! Дурак! Ааа!..

Визг резины по асфальту, звук удара чего-то в стекло, мгновенный, но его эхо ещё стоит в ушах, хотя сам Никита, опрокинув поднос со своей едой, летит к выходу из кафе. Короткие гудки. Телефон на автомате засунут в карман джинс, оттуда же вынуты ключи. Три прыжка - и он у мотоцикла. Ключ в замок, поворот, рывок кик-стартера. Байк взревел движком и, казалось, встрепенулся всем корпусом. Первая передача, газ, поворот, Никита на выезде с кафешечной стоянки слегка подрезал какой-то "Шевроле", но ему было не до того. Газ на полную, рёв движка, сцепление - передача - отпустить сцепление, снова газ на полную. Несколько секунд, и движок опять набрал полные обороты - сцепление, передача, сцепление, газ! В ближнем правом повороте байк едва не касается дороги дугами, прикрученными к раме перед цилиндрами. Асфальт не стелится - летит, километры взметаются сзади рыжей пылью. Вот сейчас будет тот поворот, этот её парень не хренов же Шумахер, чтоб пролететь за это время ещё пять километров до следующего опасного места! Две чёрные полосы по асфальту, чёрные же полосы на встречке - два автомобиля испугали друг друга в довольно резком повороте. Вот только один выровнялся и ушёл своей дорогой, а второй...

Никита выжал оба тормоза, потом сцепление, остановился на обочине, правой ногой выкинул боковую подставку, спрыгнул с байка и сбежал по откосу вниз, к опрокинувшейся "Вольво". Разбитые стёкла, сдувшиеся подушки, обвисшие руки. Кровь. Два человека повисли на ремнях. На лицах - маска из крови и волос, они так не похожи на тех, кого он видел недавно в кафе. В левом кармане остро отточенный нож - Никите понадобилось несколько секунд, чтобы перерезать ремень и вытащить через проём лобового стекла бесчувственную девушку. Кровь, дышит, стон, жива, чёрт его знает, выдумки ли это Голливуда или перевёрнутые авто на самом деле взрываются, Никита побежал вдоль откоса с Ней на руках. Мелькнула мысль-как же это, чёрт возьми, тяжело, бежать по кочкам с таким грузом. Краем памяти он припоминал, что пострадавших в ДТП не рекомендовалось транспортировать таким образом, мало ли, повреждения позвоночника, но животный страх перед истекающей бензином  искорёженной машиной  пересилил тренинги. Только отойдя за поворот, он остановился и положил Её на траву. Она дышала ровно, больших ран не было, только царапины на руках и лице. Никита посмотрел в сторону перевёрнутой машины, не видной из-за насыпи. Потом снова на неё. Очень хотелось защитить её своим телом от всего, ото всех бед. Вызвать скорую сейчас, потом лечь рядом и не подпускать беду до приезда медиков. 

Но она будет беспокоится о нём. О том, кто ещё в машине. О придурке, что газанул не вовремя и чуть не убил их обоих.

Его вытащить было сложнее, тело массивнее, цеплялось за руль и труднее пролезало в проём. Дыхание, сердцебиение и раны Никита проверил тут же, возле машины. А какая теперь разница. Потом оттащил его туда же, за поворот. Когда-то во время всего этого вызвал скорую и ментов и, до кучи, пожарных.

*   *   *

Такт, такт, удар, удар. Стальное сердце бьётся ровно. Оно не подвластно повседневным эмоциям. Тем яростнее оно врывается, когда Седоку нужна помощь. Даже когда работать не на чем, нет топлива. Только чувства.