Не один.

И кажется, всё,

По нулям кислород и бензин,

И с кем-то она…

Но всё-таки знай, ты не один.

                     ДДТ

Пятничный дождик барабанит по крашеной в белый цвет жести водоотлива за стёклами балконных окон. Вроде бы не такой и сильный, а поди ж ты, резонирует тонкая железка и каждая капля кажется свинцовой. Никита скрутил горло новой бутылке «Блэк бист», те сто грамм виски, которые оставались в давно початой поллитровке, он выпил и отчаянно хотелось ещё. Тем более, дождь пел за окном на карнизе: «Пей, пей, пей…»

Под потолком кухни вокруг старого пластикового абажура с дохлой мошкарой на ободке лениво колыхалось облако табачного дыма, в пепельнице умирал среди трупов собратьев очередной окурок, сигареты в пачке ждали своей очереди, а их палач-зажигалка безучастно лежала на столе, поблескивая сквозь прозрачно-зелёный корпус остатками сжиженного газа. Фирменную «Zippo» надо регулярно заправлять, а на такие вещи Никите уже не хватало дисциплины. Завтра он уедет к чертям из этого серого города, на работе будут полагать, что в отпуск, но вернётся ли он в срок – этого не знает никто. Уехать в темноту ночи ранней карельской осенью, раствориться если не в дожде, так хоть в студёной предутренней росе и больше никогда…

А сегодня – нажраться. Чем сильнее, тем лучше, чтобы проскочить стадию тоски и окунуться в ласковые объятия «алкогольной комы». А всё потому, что завтра Её выписывают из ИТАРа.

Нет, всё логично. И Никита прекрасно понимает ситуацию. Завтра Её переводят в обычные палаты обычной терапии, в которые можно ходить посетителям, и одними передачками не  отделаешься. Придётся навещать, видеть Её, говорить с Ней… А она ещё ляпнет что-то такое банальное, типа: «Спасибо, что спас нас», и останется с тем, ну, который её… А куда ж ей деваться-то? Не скажешь же ей: «Знаешь, мне в тот момент было всё равно, рванёт ли бензобак или нет, главное – тебя вытащить». Ибо как-то ненатурально да показушно всё это станет и обесценит сам момент поступка. И вот и выйдет, что, видит Небо, готов был в тот момент обменять себя на неё, если понадобилось бы, а ей - неважно. То есть, важно, конечно, но не так, Никита для неё не принц, а спасший жизнь друг… Просто друг. Хотелось взреветь и хватануть по столу кулаком, но вместо этого он просто в очередной раз отхлёбывал из коньячницы и глотал дешёвый смешанный виски. Никаких слёз, когда плачет байкер – байк ржавеет.

*   *   *

Это зрело постепенно. Первые дни Никита был готов брать штурмом непреступные крепости приёмного покоя, повергая ниц свирепых стражей-медсестёр. Потом он привык приносить передачи в условленное время и переживать, пока доктор (каждый раз разный), затворив за собой двери ИТАРа, спустив марлевую повязку под подбородок, цедит с показным участием, что состояние стабильно тяжёлое, но они делают всё возможное…

Потом в речи докторов появилось «идёт на поправку» и «скоро переводим». И тут Никиту как мешком ударило – переведут… И что?

С каждым днём путь к больнице всё больше походил для него на путь на Голгофу, тем более, что он всегда шёл пешком – полтора километра от дома для бешенного байкера не крюк… С каждым днём он больше думал, вот она начинает приходить в сознание, вот она думает о случившемся, вот мечтает о будущем… А есть ли в этом будущем место для него, Никиты? Из принцессы во хрустальном гробе она с каждым днём всё больше перевоплощалась в чужую невесту, из заключённого в эфемерный хрусталь подснежника в дикую розу, беспощадную в своей красоте и злую в острых шипах. Нет-нет, сама она вряд ли сказала бы ему злое слово… Но у ней была своя жизнь до аварии и эта же жизнь будет после. Никита – как гипс, наложили и, когда надо, срежут…

*   *   *

…Алкоголь успокаивал. Сначала он лился бальзамом на саднящие раны души. Потом усугублял их. Потом дарил забытье и покой до тяжёлого похмельем утра. Никита сам не заметил, как перешёл от бутылочки после гаража к постоянной дозе дома, под вечер. Утром в офисе он старался не дышать ни на кого, на начальника в особенности, к обеду отходил, отъедаясь в столовой яичницей и солянкой, а вечером, придя домой, он снова оставался один на один с долбанной неизбежностью – никого не волновало, кто кого там спас, жизнь, мать её, имела свои взгляды на саму себя.

В пятницу надо было блюсти трезвость, ибо в субботу с утра – гараж байк, езда. Дорога, пыль и асфальт… Ненадолго всё забывалось, потом за очередным поворотом мерещились следы резины и огромная неоновая надпись: «Не моя». Пару раз Никита срывался, трезвое сознание возвращалось лишь в воскресенье, глубоким днём и потом мучительно саднило всю неделю: байк в гараже так и не тронут.

Яркой вспышкой – лицо Жоры, когда он воскресным утром вошёл в незапертую дверь, осмотрел бардак в квартире и склонился над другом: «Ну ты и алкаш…»

 

*   *   *

Ехать отсюда к чёрту на рога, куда угодно, но прочь. Тут он изводит сам себя, тут нет покоя. Как раньше – только он, байк и дорога. Друзей итак было мало, последние кореша отвернулись, когда Никита замкнулся после аварии и ни с кем не жаждал иметь общения. Тем проще свалить с этого города куда-нибудь подальше. Раз ей всё-равно, какого чёрта он что-то тут должен? Да пошли они все! Оба! Или обои?..

Только слепая не поняла бы, что он к ней чувствует, только дурра осталась бы безучастной. Но ей всё равно, ей важнее уклад старой жизни… А и к чёрту всё, байк, дорога и пустота! Злость овладевала Никитой в такие минуты и рука сама тянулась к пробке.

*   *   *

…Днём ещё было ничего, но под вечер похолодало и вместе с каплями холодной воды, в лицо Никите полетели маленькие осколки льда, буквально царапавшие кожу на скорости больше восьмидесяти километров в час, но он всё ехал. Где-нибудь заполночь он наткнётся на очередной придорожный миниотель в каком-нибудь посёлке и заночует в не очень чистом номере на серых и влажных простынях. Начало темнеть, Никита перевёл фару с режима простого габарита в ближний свет.

Неожиданно сноп света выхватил их ранних влажных сумерек человеческую фигуру на обочине, а рядом – байк. Явно что-то из таких же тяжёлых «совкоциклов», как и у Никиты, что именно понять на первый взгляд было трудно, ибо тюнингован агрегат был по самое «небалуйся», длинная вилка, широкие бак и задний баллон…Чёрная краска, казалось, была наложена на раму и крылья совсем недавно и сверкала, омытая осенним дождём, как новая. Ночной ездок заметил Никиту и слегка махнул рукой, мол, тормозни, если не сложно.

Шлем не на асфальте, мот целый, седок не валяется, ничего важного, можно и проехать. Но Никита направил свой агрегат к обочине и запарковался сразу за мотоциклом незнакомца.

– Такая история, – молодой человек смущённо улыбнулся из-под серебристого визора шлема-полуторки, подойдя к остановившемуся мотоциклу и перекрикивая двигатель. – В-всё в порядке, но вот курево кончилось. Не угостите ли?..

Не слезая с байка, Никита выудил из кармана верной тёртой косухи пачку «Мальборо» и протянул парню. Тот выудил одну сигаретку и вопросительно, даже несколько заискивающе глянул на Никиту – дескать, можно ещё? Никита качнул пачкой в сторону просильщика, мол, бери, сколько хочешь, и незнакомец с благодарностью на лице вытащил ещё пару.

– С-спасибо большое, – крайне вежливо проговорил он, слегка заикаясь. – Вы езжайте, а у меня тут свечи…

Парень виновато улыбнулся, мол, сами понимаете, советский байк, свечи, все дела… Никита слегка кивнул – мол, конечно понимаю, выжал сцепление, клацнул передачей и начал свой разгон в густеющую тьму, выставив вперёд луч фары, как таран. Капли дождя чертили косые линии в снопе света фонаря, а Никите что-то не давало покоя, и спустя километр он понял, что. Нелегко будет парню, если он въедет в относительно большой населённый пункт с тем советским номером, который был закреплён под сиденьем встреченного байка. Впрочем, это не его, Никиты, проблемы. Откуда мог быть тот байкер? Судя по одежде и экипировке, вряд ли из какой-либо из попутных деревень, но в городе его давно бы выловили гайцы… А, в топку, дорога и Никита, между ними байк, а ещё – дождь. Остальное – неважно.

А что остальное? Кому он нужен? Жена – ушла. Друзья? Кому из них он изливал душу в последнее время? Кто мог считаться доверенным другом? Никто. Тот вечно занят, этот – запомнит и уязвит, если будет выгодно… Что он вообще делает тут?

Никита огляделся. Мокрый еловый лес не выражал и капли дружелюбия. Спереди по трассе был выстуженный Мурманск, сзади – Город, в котором оставаться не было ни сил, ни желания. Верный друг-байк под ним – единственный островок чего-то надёжного… Но как мелок он в густеющей сентябрьской ночи! Словно потерян во вемени и пространстве… Никому не нужен…

Внезапно сзади вспыхнула фара и слух разбередил рокот двигателя. Никита был готов биться об заклад на свой левый глушитель, что сзади ехал и ревел на весь соседний лес могучий «Урал», сводный брат «Днепра», что нёс самого Никиту, басовитое порыкивание советских мотоциклов, сдобренное лёгким подвыванием шестерни генератора, очень трудно спутать с чем-то ещё. Верно, это тот парень справился со свечой и нагнал, больше некому. Никита бросил взгляд в левое зеркало, ожидая увидеть там фару, расплывшуюся от капель на стекле в остролучевую звезду… Но никого там не  увидел, ровная тёмная лента асфальта тянулась назад под серебристыми нитями осеннего дождика. Он перевёл взгляд на свои предплечья, ярко освещённые сзади, потом на бак, хранящийся в глубокой тени от его собственного туловища, перепроверил, что в зеркале и правда нет никого, ничьей фары… И умиротворённо выдохнул.

*   *   *

Даже когда весь мир против тебя, сзади на плечи лягут лучи фары, как руки друга, и ты поймёшь, что ты не один.